Его Высокопреподобие отец Арсений Гаврилович Лебединцев (род. в 1818г., 2О февраля 1898), воспитан­ник Киевской Духовной Академии, был настоятелем Севастопольской Петропавловской церкви и благочинным Севастопольского округа, вел свой дневник по благословению архиепископа Иннокентия, который сам посетил осажденный Севастополь. Отец Арсений кончил жизнь соборным протоиереем в Одессе, где пользовал­ся общим уважением.

Из дневника священника в осажденном Севастополе.

13-го октября 1854 г. Утреню и литургию отслужили благополучно. В 12 часов слышал приятную весть, что нашими войс­ками отбиты три редута неприятельских, взяты три орудия. Во 2-м часу разорвало бомбу над северным углом церкви со входа и вырвало кусок железа. Во время вечерни, едва сказал: «Благословен Бог» - лопнула бомба на южной стороне церкви. Дым и пыль понесло в церковь, впрочем, без повреждения церкви. Замечательно, что эта бомба упала в яму, вырытую вчерашней бомбой и также в 4 часа. После вечерни еще разорвались две бомбы на высоте церкви; осколки посыпались в сад, между церковью и домом. Сего же числа пало две бомбы в контору питейную, и одна ракета. Ракета же попала к соседу П. Другому соседу ядром пробило ворота. «День прошедь, благодарю Тя, Господи»...».

16-го октября. 13-й день осады Севастополя. Воскресение. Благовесть к утрени в 5 часов. В 6 часов утра погребли секретаря К., чиновника достаточного и любимаго купечеством; но теперь едва нашли несколько человек, чтобы взять тело. Хоруговей или, по крайней мере, креста, некому было взять. Спешили выносом тела к пристани, чтобы не подвергнуться неприятельским бомбам. Впрочем, почему-то выстрелов не было слышно до половины 9-го часу. Северная сторона теперь служит спасением для здоровых и больных, для живых и умерших; там теперь кладбище. Со сторо­ны Херсонеса и монастыря во весь день не было бомбардировки. А на остальных пунктах - слабая. Весь день дул сильный северо­западный ветер, по временам с дождем. На линии неприятельской не заметно было ни действия, ни людей. Не погода ли тому причи­ной? Мысль моя, что церковь служит целью для неприятелей, сегодня некоторым образом подтвердилась. Я предложил этот вопрос знакомому поручику штурманов М. «Кто-то сказал неприятелям, что под церквами склад пороху и снарядов, оттого-то они и целят в церкови», - сказал мне М. - «От кого вы слышали?» - «Мне говорил лейтенант С.».

20-го октября. 16-й день осады Севастополя. Утро тихое, без ветру; в 6 часов я вышел из дому, чтобы посмотреть новую батарею, устроенную в городе, на возвышенном пустопорожнем месте, впереди театра. Оттуда прошел к театральной площади и по большой улице, к базару и потом к Графской пристани. На площадях и улицах везде войска наши. Идешь не городом, а лагерем. Все дворы большой улицы, от театра к базару, заняты солдатами, где они расположились, как дома. Хозяева, верно, выехали, и не заметно их там пребывания. Инде с галереи выглядывает человек или служанка: сторожа домов. По всему протяжению улицы ружья поставлены рогатками. Инде на воротах написано: такая-то рота, такого-то полка. Я вышел из дома с намерением посмотреть город, который, как говорили мне, много пострадай от бомбардирования, особенно в артиллерийской части.

22-е октября. Батареи действовали всю ночь. Но особенно сильная началась канонада в 5 часов. В обедни и в утрени народу было мало, очень мало, судя по великому празднику. Люди живут на Северной. Мне хотелось иметь понятие о Северной стороне в настоящее время, и после обеда я на пароходе «Турок» отправился на Северную сторону. На дороге к пристани, у Михайловской церкви, я встретил командира корпуса Д. Ну, слава Богу, если начальник здесь, значит, и корпус его уже на месте. На пароходе мне сказали, что в эту ночь еще войдут три полка в город, для чего и пароходы, и боты наготове. Прекрасная была мысль - затопить кораблями фарватер: мы отказались от моря, зато свободно ходим по дорогому для нас рейду. Пароходы день и ночь, под парами, перевозя казенный и частный груз, войска и жителей. На Северной я встретил многих знакомых, которые там проводят день, а ночью переезжают в город, что­бы осведомиться о своих домах. Там я увидел рынок - преимущественно съестной: ибо забота всех теперь ограничена насущным хлебом, и то для одного лишь дня. На рынке перемешаны здоровые с больными в серых чуйках и белых колпаках. Как ни грустно посмотреть на этот бивуачный привал бесприютных семейств, но все же здесь жизнь: продают, покупают, провожают, даже многие представляют вид прогуливающихся. Бог знает, для развлечения или от неимения приюта. Там обозы казенные, там дилижаны (всех родов), отъезжающих и приезжающих; переселение в мирные города и в ближайший Симферополь продолжается. Бот вижу: возвращается из полиции чей-то штаб с казенным конвоем. Пройдя далее по дороге к казенным баракам, в которые переведен госпиталь, на взморье Северного укрепления, я заметил большие, как будто редуты, могилы, и далее рабочих, которые роют новые могилы, и погребателей. Боже мой! Не достает руки погребающей. Продолжаю идти к госпиталю и слышу громкую жалобу матроса, который привез к какому-то магазину убитых. Он кричит, что не принимают там мертвых, а велят везти прямо к могилам. - «Куда я повезу, - отвечает он, - когда могилы не готовы», и пошел с сими словами в госпиталь, вероятно, просить у кого следует распоряжения. Не знаю, успеет пи он в этом: ибо такое время, что можно сомневаться в исполнении самых законных требований. Не достает рук для удовлетворения самых священных потребностей. ...Последние дни убыль значительно меньше, круглым числом полагают 25 человек в день... Сопровождая носилки с ранеными, которых привезли со мною же на пароходе, я пришел в бараки и, отыскав уголок, занимаемый о. Василием, госпитальным священником, от которого, к удивлению моему, узнал, что он уже требовал от начальства себе в помощь иеромонаха и ожидает ответа. Бедный о. Василий, он сам едва одного себя со своим семейством спас от пожара и бомб, обращенных на морской госпиталь. Церковь госпитальная почти вся разрушена. Там, у о. Василия, я застал несколько штаб - и обер-офицеров, потом пришел и смотритель госпиталя Л. Отец Василий и на бивуаке отличается гостеприимством: всем приходившим в его палатку он радушно предлагал чай. За чаем шел разговор о том, что у нас делается. Шла речь о больных, раненых: наших с убитыми, собственно по флоту, полагали в 3 тысячи. Много выбыло офицеров. Три брата К. ранены, старший без ноги. Удивлялись, как остался жить лейтенант И., у которого ядро сорвало эполету, оконтузило шею и плечо, а голова осталась на плечах. С восторгом говорили о лейтенанте К., командире Волоховой батареи. «Видали мы храбрых, (так, по словам лейтенанта Б., отзывались о нем бессрочные служители той батареи) - но таких не видели и не увидим». Когда орудия накалялись до такой степени, что опасно было заряжать их, а между тем команда, вовсе не артиллерийская, выбилась из сил, он, уже получивший несколько ран, послал ко­манду вниз, а сам палил и охлаждал водою все орудия. Неприятель, заметив молчание батареи и полагая, что она сбита, подошел на картечный выстрел и открыл новый убийственный огонь. Вызвав опять прислугу наверх, К. продолжал сражаться до вечера, или лучше, пока в нем самом держалась душа. От ран он не мог устоять; сидя на орудии, он получил новую тяжелую рану в шею и, зажав язву рукою, не переставал говорить: «Хорошо, ребята! Кончай, ребята!», И когда дело действительно кончилось, тогда сказал: «Ну, теперь ступай вниз и меня берите», ибо не мог уже двинуться с места. После перевязки он отправлен в Симферополь, куда для всех раненых путь открыт, если сами этого пожелают. Да и где с ними деваться здесь?

Еще рассказывали анекдоты о мужестве матросов. Боцман без ноги просил, чтобы его поднесли к орудию, которое он не успел навести на неприятеля; когда его просьба не могла быть исполнена, он говорит: «Смотри же, Кузька, правее немножко, а не то будешь ты знать у меня и т.д.». Да и что говорить о матросах? Когда в 18-й день бомбардирования Севастополя начальству пришла было мысль сменить у батареи прислугу, то на это матросы отвечали: «Разве в продолжение 17 дней мы худо стояли? Зачем нас сменять?» - и остались на своих местах доселе.

Возвращаясь уже на заходе солнца домой, я заметил на Север­ной любимого матросами адмирала Нахимова.

25 октября. Бомбардировка была усиленная. Неприятели весь день были заняты уборкою тел и раненых. Больно то, что наших убитых, как говорят, не убирают. А мы не можем взять их под не­приятельскими выстрелами. Там лежат и живые, но тяжелораненые. Нескольких подобрали послушники Инкерманской киновии, по которым не стреляли неприятели. Другие раненые, в кустах лежащие, опасаясь, может, за жизнь самих подбирателей, просили прийти за ними ночью. Утром, на Графской пристани, я был свидетелем тяжкого для сердца зрелища. Носили на барказ мертвые тела вчера раненных, которые не пережили своих ран и сделанной им операции и ночью скончались. Клали мертвых на барказ, головой к бортам, а ногами к ногам; клали одного подле другого по всему барказу, а потом другой ряд над теми же телами. Третьего ряда я не дождался, не могши смотреть на невиданное мною зрелище. Были здесь и наши, в серых шинелях, их немного, большею частью это были французы - одни в синих мундирах и панталонах (народ рослый), другие в синих мундирах и красных панталонах (народ помельче, это, говорят, стрелки или штуцерные).

1855г.

1-го января. В самую полночь с 3-го бастиона сделана вылазка в числе 300 охотников. Неприятели бежали и были преследуемы до 3-ей траншеи. В плен взято 18 человек. Много положили на месте. Наше «ура» слышно было в городе. Вслед за тем с обеих сторон открыт огонь. Таким образом, мы встретили Новый год громами и молниями. Мороз с ночи был хороший и северный ветер с небольшим снегом. Днем хотя и падал снег, но при оттепели...

5-го января. Утром был на рынке. Все дорого, да и нет ничего. Белый хлеб, который прежде платили 15 к., теперь 40 к.

В полдень, по совершении литургии, освятили соборную воду. Народу, или лучше солдат, было довольно в церкви, и не обошлось без шума за воду, как обыкновенно бывает. В 4 часа, по желанию гг. офицеров, служил панихиду по Корнилову на могиле его. День был тихий и ясный; мороз держался; начинал южный ветерок. Со стороны неприятеля ничего особеннаго...

10-го января. С полудня было ясно. В 11 часов я ходил в дом Благородного собрания, где перевязочный пункт для раненых, исповедывать и приобщать раненого лейтенанта Т. Этот молодой офицер три раза был охотником на вылазках, и в четвертый - ранен в грудь навылет. Доктора находят рану несмертельной и подают надежду на выздоровление; но Бог весть! Больной сам чувствует себя очень трудно. Подле него ухаживает родной брат его, на батарее, тяжело контуженный. Война сродняет братьев, как и утроба матерняя. Сколько случаев, где братья родные вместе падают в поле битвы и даже от одного ядра, вместе ранены и встречаются на перевязочном пункте и потом в госпитальной палате! Уврачевав больного Т. св. таинствами, я уже сложил было ризу с епитрахилью и крест в платок и шел домой, как слышу голос другого больного: «Дайте мне, батюшка, поцеловать крест». Я, не медля, возложил на себя епитрахиль и поднес крест. Это был наш офицер без руки,- я прежде признал его по физиономии за француза. Что значит болезнь!..

14-го января. Вчера прибыли в 4-х крытых подводах сестры милосердия для услуг раненым больным. Вчера же привезена из Симферополя, по желанию полковника Б., полка, икона (в копии) Касперовской Божией Матери для служения в полку молебна. Пример этот возбудил такое же благочестивое желание и в другом полковом командире...

8-го февраля. ...В церкви службу нужно было сегодня уступить армейским священникам, которые будут приобщать солдат Тобольскаго полка. Поэтому все утро я мог употребить на служение раненым больным, коих, благодарение Богу, исповедал и приобщил 15 человек. Дух веры, возгреваемый в больных истинно христианским слу­жением сестер попечения, не угасает ни в ком: прийдешь исповедать и приобщать одного или двух, а найдешь желающих 10. Рядом с больным, которого я исповедал и приобщал, лежал солдат - еврей без руки. Сестра уже не первый раз хочет обратить на него мое внимание, говоря: как жаль, что он не христианин, а добрый еврей и притом ранен уже в третий раз. Его полюбил и доктор, который усердно смотрит за ним и удерживает на перевязочном пункте, чтобы не передавать его в другие руки. Л сам заметил в нем кроме терпения и набожность: он молится по книге. Добрый еврей может быть и добрым христианином.

9-го февраля. Вечером был на перевязочном пункте. Больные всегда рады посещению и готовы поговорить. Тот жалуется на жар в голове и грезы; другой все-таки беспокоится, что он не постится; один видел сон и желает знать, что бы он значил; более здоровые в один голос повторяют: слава Богу! слава Богу; от тех слышится жалоба, что холодно в комнатах, мало отпускают дров. Всякому что-нибудь скажешь в утешение, и благодарят за посещение.

10-го февраля. В 7 часов утра был на перевязочном пункте, где исповедал и приобщил четырех раненых. Удивил меня один к тому своим препятствием. Когда я объяснил ему важность и необходимость духовного врачевания, он, вздохнув, тотчас пожелал воспользоваться им, но при этом тихо промолвил: «Как же, у меня денег нет...». Или такое бедное у него понятие, или такова уже привычка у право­славного, что он ничего не принимает от священника без благодарности.

11-го февраля. День прошел в службе. Много было исповедни­ков. Во втором часу был на перевязочном пункте, где присутствовал на операции, когда отрезали руку. Положим, что больной молчит от хлороформу и что операция производится очень искусно и быстро, но невыносимо больно для сердца быть простым свидетелем этой страсти. Другому операция уже окончена. Он лежит и что-то говорит. Подхожу к нему. «Благословите, батюшка!» - «Господь тебя благословит. Как чувствуешь себя?» - «Бот, руки нет. Но я пойду и с одной рукой, непременно пойду. Нужно молодым солдатам пример показывать».

И плачет бедный, не столько от боли, сколько от досады, что он не там и не может бить французов...

14-го февраля. Вечером служил для больной сестры повечерие и утреню. Бедная сильно занемогла, служа больным, и, между прочим, скорбит, что еще мало потрудилась...

15-го февраля. ...Вечером три девицы, родныя сестры и дочери бедной вдовы, приходили ко мне просить благословения в путь. -Куда? - «Куда-либо», только из Крыму, из которого даже побуждают женский пол уезжать. Получили на то, как и все, вспоможение от начальства... - «Где же вы будете жить?» - Бог весть! Будем искать у помещиков место ключницы, горничной и пр. «Думаю, что Господь, любящий «сира» и «вдовицу», укажет им приют.

18-го февраля. Северный ветер дул ночью и теперь дует: от­того стало в городе сухо. В операционной комнате утром не зас­тать ни одного раненого: это редко! Для одного больного отслужил в палате молебен. Исповедал и приобщил одного. В 12 ча­сов погребал сестру Кузнецову, умершую от тифуса. Погребение отпевали в Михайловской церкви, а предали земле на Северной, на новом кладбище. Общиея могилы роют теперь глубокия, примерно на 50 человек. По окончании войны предполагается все могилы уравнять и сделать курган, на котором будет поставлен памятник.

21-го февраля. ...В 4 часа еще однажды посетил раненых и двум отнес по просфоре, ибо сами просили святого хлеба. В больных открывается потребность во всем священном. Более ничего особен­ного не случилось.

25-го февраля. ...Сего же числа получил от преосвященнейшаго владыки нашего, архиепископа Иннокентия, важную бумагу: это про­шение православных жителей Крымского полуострова о даровании сему краю самостоятельной иерархии или кафедры архиерейской, чему будет почтена апостольская древность Православной Церкви, благоукрасится колыбель Русского христианства в Крыму, поставится оплот против господствующего в нем магометанства, положится один из благонадежнейших залогов к полнейшему слиянию сего края с составом Империи и преподается здешнему христианскому населению новое средство к уврачеванию себя от язв, нанесенных ему враждебным вторжением иноплеменников и мятежным восстанием туземных татар...

28-го февраля. Запишу копию письма, которое вчера встретил у сестер. Оно передано им от начальника штаба кн. Басильчикова, для прочтения раненым больным:

«К раненым православным воинам.

Здравствуйте, мои незабвенные братцы! С новым годом, с но­вым счастьем, поздравляю вас; прижимая вас к сердцу, целую ваши драгоценные раны, коими вы украшены за православную веру и отечество. Посылаю вам рубах, сколько могу. Уверяю вас, что непрестанно молю Спасителя Бога об укреплении сил и даровании вам по­беды на врага.

Дражайшие друзья! Желаю вам всякого добра и счастья, прошу принять мой дружественный совет.

Господи всесильне! Просвети и укрепи меня своею благодатью. Какие бы ни находили скорби на вас, но вы не унывайте: ибо Господь с вами, и сила Божия совершается в вас наиболее: и притом направляйте сердца свои к всемогущему Богу, и Он утешит вас здоровьем душевным и телесным, как Податель жизни и благ; молиться можно и сидя, и лежа, лишь бы с душевным расположением.

Милые голубчики! Кто не позавидует из благоразумных вашему счастью, что вы избраны защищать не только отечество свое дражайшее, но и Самого Бога Вседержителя. Господь наш Иисус Христос, пострадав за спасение рода человеческого, оставил нам образец веры и любовь к достижению царствия Божия. Надо же нам сбе­регать эти дары Божий добрыми делами: ибо Бог гордым противит­ся, а смиренным дает благодать. Знайте, что ваша блистательная участь дорога для всей Богохранимой России, и всяк из соотчичей ваших готов подать вам руку помощи и облегчить вас истинным усер­дием. Стоит вам только, благословленные защитники Православии, бодриться и помышлять, что каждая капля крови вашей героической оценяется нашим отечеством заботливым высоко и вознаграждается достойно любвеобильным Царем, Отцом нашим. При том памятуйте, верные сыны Востока и потомки благочестивых предков Россиян, что св. Архистратит Михаил, воевода небесных воинств и победитель вра­гов церкви Божией, стоит с вами за св. веру и облагодатствованным мечом своим охранять нас всех от врагов, и все святые, радуясь ваше­му доброму подвигу, молить Христа Бога о исцелении вас. Будьте же спокойны, хранители земли Русской, и радуйтесь: ибо Сам Царь Не­бесный избрал вас на это св. дело - защищать православную веру, распространенную в нашем дражайшем отечестве Самим Творцом неба и земли чрез В.К. Владимира.

Верьте, что Всеблагий Господь исцеляет вас, исповедников Его св. веры, выполняющих сильно истины Св. Евангелия.

А когда возстанете от одра болезни, то постарайтесь возблагода­рить Всемилостивого Спаса всем сердцем за безчисленныя милости, и в уповании на всесильную благодать Его идите смело против вра­гов и стойте твердо за православную веру, за благочестивейшаго царя и за отечество дражайшее. А на такое дело святое благословляю вас благословением Господним и желаю вам духа христианского, свойственного Русскому человеку и сердцу. Целую вас еще, испрашивая вам от Господа Бога премилосердаго помощи вам.

Священник К….М      

6-го января   1855 г. Село В.»

Потом посетил раненых больных в Николаевской батарее, где они представляют гораздо приятнейшее зрелище, чем в других пунктах. Многие из них сидят, и с видом веселым, свидетельствующим о возвращении сил; другие прохаживаются, ведут разговоры и проч. Начинают жить. Весьма приятно было встретиться с больными, поступившими сюда из инженерного двора: здесь был второй перевязочный пункт. Первый находился в доме Благородного собрания. И еще один - в Корабельной части города. Они взаимно очень были рады, увидев знакомого своего батюшку.

1-го марта. Светло всходило солнце, но не светло было дня нас утро этого дня. В два часа ночи свиты Его Величества генерал-майором кн. Паскевичем привезена в Севастополь печальная весть о кончине Государя Императора и с рассветом была уже всеми известною. Пока она еще носилась по городу слухом, никто не хотел ве­рить; страшно было даже слышать или передать ее другому; на крайность склонялись разуметь это о Государыне Императрице, о кото­рой давно было известно, что она больна и уже другой раз потребовала к себе детей (Б.К. Николая и Михаила Николаевича) из Севастополя. Так говорили, а значит, что последний раз их позвали домой по случаю болезни Государя Императора. Доблестные царевичи не могли, впрочем, застать своего августейшаго родителя в живых. Государь Император скончался 18 февраля, а они выехали из Севастополя на 22 февраля ночью. Печаль неимоверная, нежданная, глубокая! Один Господь, поставляющий царей и преставляющий, ведает, для чего так неблаговременно для нас воззвал к Себе высокаго помазанника Своего, для чего в такое время пове­лел зайти солнцу нашему... Да не рекут враги наши: Бог оставил есть их...

В 7 часов утра был у раненых больных в инженерном доме, и еще не слышали здесь печальной вести. Через полчаса собрались медики и объявили о том за верное. Безмолвие было первым выражением невыразимой скорби. Чьему сердцу не была болезненна весть эта? Кто не понимал важности тяжкаго посещения Божия? Не могшие удержать своих чувств, плакали.

На перевязочном пункте застал 6 раненных взрывом одной бом­бы: одни тяжело, другие - легче. Исповедал и приобщал двух.

Возвращаясь домой, я уже встречал войска, проходившия к Михайловской церкви, где на площади имели принести присягу вступившему на престол государю императору Александ­ру Николаевичу и наследнику престола цесаревичу великому князю Николаю Александровичу. Священная присяга началась в 11 час. Поставлены были 5 налоев, на которых лежали кресты и Евангелия. По желанию генер. Сакена ускорить это дело, я посылаю еще с своей церкви 2 налоя с евангелиями и крестами. У каждого налоя строились войска и, подняв руку, произносили за священником присягу - генералы, и солдаты, и граждане - вместе, где кто мог присоединиться. И в других пунктах города собрались батарейный и другия команды и приводили к присяге в таком же порядке. Сначала читан был манифест государя императора Александра Николаевича о смерти его августейшаго родителя, потом приказ его же величе­ства с объявлениям войскам последней воли покойного императора и, наконец, присяга.

22-го марта. Сегодня теплее вчерашияго (первые три дня были очень холодны). Больных только посетил, но служить им не пред­ставилось потребы.

Получена сегодня почта, напр., из Одессы, от 20-го марта. Петер­бургская почта тоже, почти через месяц, получена в один раз. Едва мы узнали, что делается вокруг нас.

Служение Страстной седмицы, если бы не случилось несколько десятков солдат, вышедших из госпиталей и теперь говеющих, было бы почти без слушателей, между тем, как бывало в мирное время, церковь едва-едва вмещала молитвенников, и притом наполовину людей высшаго общества... Впрочем, как утреня бывает вечером, то, кажется, освящение церкви привлекает немалое число и мимоходящих, которые потом и остаются в церкви и до конца служения.

Четвертый бастион затих совершенно, как и неприятели против него замолчали. В действии дневном и ночном Корнилов бастион и редуты: Камчатский, Селенгинский и Волынский, также басти­оны №№ 1 и 2 и 3, вообще вся Инкерманская или юго-восточная сторона.

Слышал, что сестры 4-го отделения уже устроились в Александ­ровском госпитале. Решительно не имею минуты, чтобы побывать там. Любопытно видеть, как все там непременно должно пойти к лучшему. День сухой и теплый, только с ветром.

23-го марта. Утром стало известно, что ночью убиты в траншеях капитан-лейтенант Серебряков, старший и лучший сын вице-адми­рала Серебрякова, Сахаров, отличный офицер, и контужен лейтенант Лазарев. Перед рассветом был слышен частый огонь пушеч­ный и батальонный, как будто на Черной речке, и продолжался часа два. Не было ли там какого дела?

Больные многие поправляются, некоторые ходят, новых поступает мало, все недавно отговели; поэтому священнику службы, при посещении их, особенной не представляется, кроме отпевания умерших, что на мне не лежит. Итак, и сегодня больные не дали мне труда.

Сегодня снабдил трех иеромонахинь плащаницами для, бас­тионов (порадовался я такой христианской заботливости флотских командиров о своей команде), двух иеромонахов - потирами, для приобщения тех из команды, кои почему-либо не успели еще отговеть, и роздал чрез тех же иеромонахов для семи батальонов и редутов присланныя от его высокопреосвященства (архиепископа Иннокентия) списки иконы Богоматери Касперовския. Нет, впрочем, у нас и маленькой батареи, где бы не было знамени веры. Едва успели где насыпать вал небольшой, ставятся орудия, ставится туда же в нише икона святого и теплится лампадка.

Вечером, окончив исповедь, поспешил навестить больных сестер, из коих две (в том числе и начальница) пожелали завтра приобщиться. Служба всенощная, благодарение Богу, идет без тревоги от выстрелов. Из-за Корабельной сюда не достигают, кроме ра­кет, которых давно с той стороны не бросают.

24-го марта. День, как и вчерашний, теплый и  безветрен. В 7 часов исповедал и приобщил начальницу сестер Бакунину и исповедал только сестру одну; потом медика больного, состоящего в штате общины, также исповедал и приобщил. Приготовил и послал письмо в Георгиевский монастырь о. Архимандриту Геронтию, при котором передал на пленную братию, к празднику Пасхи, артос, пасху и 2 десятка красных яиц. Затем был в церкви, из которой или от службы церковной возвратился в первом часу. Пили чай и читал вместе полученные сегодня бумаги, письма и газеты. Затем приходит один иеромонах, с которым нужно было погово­рить, потом другой - и для того полчаса времени. От сего, т.е. от Иова слышал, что иеромонах Никандр[1], бывший духовником его высочества, в настоящую четыредесятницу получил крест, укра­енный бриллиантами, на золотой цепочке, но тоненькой. Говорит, что великие князья не благодарили его деньгами, и потому этот крест дан ему не как знак отличия, а как дар. От того же иеромонаха слышал, будто бы, по словам французского парламентера, архимандрит Георгиевского монастыря и братия, находящиеся в плену у французов, получают у них на содержание свое жалованье: архимандрит - по чину полковника, а иеромонахи - по капитанскому чину.

В 7 часов вечера благовесть к богослужению Страстей Христовых, которому в 8 часов открывшийся сильный огонь за Корнилова бастионом придал характер и других страстей. Гром орудий поражал слух молящихся, а молния огня этого блистала в окнах.

27-го марта. Пасха. Ночь провели мы в тревожном ожидании, какова будет она и как встретим праздник. Молящихся у плащаницы и внимавших чтению Деяний Апостольских было далеко меньше, чем в обыкновенные годы. Несколько раз звали меня в церковь, для освящения пасох на батареи и бастионы. Каждый готовился встретить праздник на своем посту, когда нельзя было в своем доме. Благовест к пасхальной утрени был в 12 часов ночи, одновременно во всех церквах. Внешнего освещения на храмах не было, о чем г. губернатор счел нужным предупредить духовен­ство. Пришедши в церковь, я застал ее уже полною народу, ко­нечно, военного. Впрочем, начальство все было в Михайловской церкви; у нас выше полковников никого не было. При обычном вокруг церкви обхождении, с пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе»... мы не были тревожимы выстрелами, хотя освещение от свеч в руках народа было немалое. Может быть, неприятели, у коих также был теперь тот же праздник, не думали о нас; по край­ней мере, мы не могли не думать о них, зная из прошлогоднего праздника Одесского. Благодарение Богу, для первого дня опасения наши миновали.

Нам, приходским священникам, некуда было ходить с празднич­ным обычным христославлением. Город давно пуст от наших прихожан, кто же из граждан по торговым занятиям оставался в Севасто­поле, то и те по случаю праздника выехали к семействам в Симферополь.

Я посетил вместо того раненых, которым это чрезвычайно отрадно было. В то время (в 8 часов утра) шла их перевязка. Посетил и сестер Крестовоздвиженской общины в их квартире.

День был не совсем ясный, ветреный и предвещавший перемену погоды.

В неприятельских траншеях сидели с ночи и весь этот день тур­ки, которые производили пальбу весьма частую, даже залпами, когда на них никто не нападал. Полагают, что это они делают из трусости. Была пальба и пушечная, но нечастая. С нашей стороны стреляли лишь по необходимости. У французов в продолжение всего дня слышны были музыка и пение. Они праздновали Пасху, предоставив нас туркам.

28-го марта. Второй день Пасхи. По вчерашнему дню можно было на сегодня ожидать дождя; действительно, он начался еще до рассвета, с ночи. Но утром, перед благовестом к утрени, полился на нас и другой дождь - огненный. Он шел с небольшими промежутками и днем, и ночью в продолжение 10 дней. Бомбардировку неприятели одновременно начали по всей пинии батарей от Херсонеса до Инкермана по Севастополю. Хотя флот не принимай участия в бомбардировке, но гром орудий, треск лопавшихся бомб и визг ядер живо представляли ужас 5-го октября, несмотря на то, что в течение полугода мы привыкли ко всякому страху. Дождь и сырость ослабляли теперь эффект, но они же придавали ему что-то другое, особенное, с ненастьем погоды гармонировавшее и наводившее уныние на душу. Церковь, вчера полная, сегодня, на второй день праздника, вдруг опустела. Во время утрени, от близкого взрыва бомбы, в церкви произошло такое сотрясение, что, стоя у престола, я почувствовал под ногами сотрясение пола. В надежде на покров небесный, мы продолжали, как и прежде, богослужение безостановочно и своевременно во все дни бомбардировки. Одно ядро ударило в карниз церкви и, нанесши язву храму, отлетело в сад, другое на излете легло у порога церковного дома, в котором имею квартиру. В самой квартире моей от взрыва другой бомбы, близ сада лопнувшей, в четырех окнах разбиты стекла.

Что было в эти дни на бастионах и батареях? Те же громы с нашей стороны, как и в первую бомбардировку, только с вернейшим расчетом и потому реже, чем иногда, выстрелы неприятельские. Наученные опытом, наши моряки-артиллеристы не спешили удивить врага частым огнем, а верным прицелом наносили верный вред неприятелю. Некоторые из батарей неприятельских уже в первый день замолкли; некоторые из ближайших, вновь ими построенных, будучи сбиты, не открывали потом огня: враги опять приня­лись с батарей прежних, находящихся на дальнейшем расстоянии... Против Корниловского бастиона, у англичан взорван на воздух по­роховой погреб, чем нанесен удар и самой батарее. У 4-го и 5-го бастионов взорвано неприятелями несколько контрмин, не без вреда для людей, но без всякого для бастионов, к которым враги успели подступить своими подкопами на весьма близкое расстояние. На 5-м и 6-м бастионах у нас взорвало по небольшому пороховому погребу, но, к счастью, без значительного вреда.

В снарядах неприятельских замечена была и особенность. Ядра были и коническия, которыя летят с гораздо большей бы­стротою и сильнее пробривают стены и во что попадают. Бом­бы оказывались начиненными, кроме пороха, и свинцовыми пулями.

Над южной бухтой, против устроенного нами из военных су­дов моста, неприятелями устроена особая батарея, которою уси­ливались потопить этот мост. Потопили 4 судна в несколько дней. На затопшем судне ставили ночью баржи, и народ назло врагам продолжал ходить по мосту, пока, наконец, не сбита была сама батарея, вредившая мосту. Когда устроили другой мост выше пер­вого и вне выстрелов, то суда, составлявшие первый мост, выве­ли в доковую бухту. Новый мост из плотов на бочках; он идет от нового или Лазарева адмиралтейства к казармам рабочих экипа­жей. По этому новому мосту уже ходили 15 апреля. Но и на нем убито 5 человека.

Что было в городе или с городом во время этой пасхальной бомбардировки? Новые батареи неприятельские, с которых как бы с намерением прежде не открывали огня, устроены были на таких пунктах, с которых громили именно те места в городе, где жители доселе считали себя сколько-нибудь безопасными и пото­му оставались на жительстве. Потому от мала до велика все было вдруг объято ужасом и, спасая жизнь, пробиралось к Екатерининской пристани, чтобы оттуда уйти на Северную. Преимуществен­но, на улицах заметно было бегство женского пола с детьми и узлами. В Николаевской батарее я встретил потом целый лазарет раненых женщин и детей. Тут лежало целое семейство несчастное: мать, два сына-мальчика, третий убит, и дочь, придавленная камнями разбитой хижины. Одна бедная женщина лишилась ноги, собирая щепки у шлагбаума. В Александровских казармах, заня­тых под госпиталь и где находился 3-й перевязочный пункт, медику оторвало руку и контузило одну сестру общины Крестовоздвиженской.

Там был следующий замечательный случай, о котором мне рассказывал смотритель сухопутного госпиталя Шаиев. Бомба, пробив­шая в здании крышу и потолок и не причинившая в 25-й палате, куда попала, вреда, в этом этаже вышла в окно и там от земли, где ударилась, вероятно, об камни, сделав рикошет, попала в окно, в подвал четвертого этажа того же здания, где скрывавшаяся мать лишилась трех детей. Малюточке оторвало головку, и смотритель со слезами на глазах рассказывал об этой ангельской головке с белокурыми кудрями. Были несчастные случаи и в Корабельной слободке. Убивает мать, а грудной ребенок остается живым. Л сам был свидетелем такого случая на первом перевязочном пункте в городе. Сердоболие сестер, питавших грудного ребенка коровьим молоком, не продлило жизни пораженного малютки: он скоро скончался. Такие случаи несчастные побудили полицию повторите принудительные меры, преимущественно, против женского пола об удалении их из города. Между прочими мерами принята та, что женщин, коль скоро зачем-либо переехали на Северную сторону, назад в город не стали перевозить. А на Северной - привоз и главный теперь рынок, так что довольно много есть интереса переплыть на Северную и потом быть там задержанным. Этот женский пол, преимущественно, жены матросов и их удалое племя. Дух свой моряки передали и своим женам, которые показали бесстрашие свое не одним пребыванием в городе бомбардируемом, но и особыми при­мерами того. Именно в Октябрьскую бомбардировку они посещали своих мужей на бастионах и батареях (одна же 5 октября целый день носила на 4-й бастион воду для питья, подносила и ядра); так и теперь, даже на второй день праздника Пасхи, являлись к мужьям с праздничным обедом из дому (это мне рассказал офицер с 3-го бастиона, как очевидец). Слышен и виден еще один род бесстрашных женщин, остающихся в городе, о которых не знаю, что сказать более, как то, что они задержаны самим дьяволом, который и здесь имеет жатву и злых деятелей своих. Впрочем, и на Северной, где ищут безопасности, слышно, небезопасно от ракет и бомб, бросае­мых неприятелем от Херсонеса и через Северную бухту, от Инкерманских высот.

Что было на перевязочных пунктах? Здесь-то особенно было видно, что с нами совершается в тот праздник святой, который христиане привыкли проводить в одних радостях. В продолжение 10 дней здесь двери почти не затворялись от вносимых и выносимых раненых. Были приносимы и такие страдальцы, коим всякая помощь была бесполезна. Но таких доктора, только взглянув сострадательным взором, на Латинском языке признавали безнадежными и, не медля, приказывали нести в Гущин дом, который уже давно прослыл «домом смерти». Здесь в это время был переполнен страдальцами не только дом и его галереи, но и большой конюшный сарай. Между этими умирающими священнику для оказания им последней помощи можно было только перелазить, а не ходить, так их здесь было много. Такими же беспомощными наполнен потом и инженерный дом, где, как и в Гущина доме, тревожили как больных, так и служащих им вра­жеские снаряды. Мне самому в Гущине доме 29 марта пришлось подвергнуться этому страху. В 6 часов утра я по обыкновению пришел исповедовать и приобщать раненых больных, в каковых никогда нет тут недостатка. Исповедав и приобщив четырех во внутренних комнатах, я перешел в залу, обращенную на улицу, чтобы тоже преподать больному, лежащему за неимением места на полу. Только что начал читать приготовленные к тому молитвы, поисповедовав, - где-то близко сильный взрыв, задрожал дом, зашумела крыша от сыпавшейся черепицы, и все окна в зале в момент растворились. Хоть несколько при этом разбилось, но и стеклом никого ни из больных, ни из здоровых не задело. Таким образом, дело Божие поневоле пришлось со­вершить и со страхом Божиим.

Легко раненных, по осмотре раны, уже перевязанных, отправляли в Николаевскую батарею, которая, как ни вместительна, уже не имела места, по крайней мере, кроватей для легко раненных. Много лежало их здесь кучами так, на каменном полу, в ожидании от сердобольных сестер чаши воды или куска хлеба, ибо и это при общей суматохе, при быстром умножении больных, против дневного заготовления довольствия, нелегко выполнялось. Нужно, впрочем, заметить, что легко раненными были тут не такие больные, которые имели легкую боль, но те, что требовали ампутации, и, следовательно, были терпимы до некоторого досуга медикам...