ВЫШЕСЛАВСКИЙ А.
В ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ОСАДЫ.
(Из записок медика)
(Из книги Вышеславский А. Севастополь в последние месяцы осады (Из записок медика). Морской сборник, 1860, Смесь, стр. 62-64.)
... У хозяйки я застал беседу, на столе самовар, за столом гостей, двух матросов, в куртках, с георгиевскими ленточками. Оба были уже в летах; в движениях и разговорах их была заметна степенность, важность, значительность и уверенность; нельзя было также не заметить на их мужественных лицах следов труда, боевой, суровой жизни и некоторых следов водки, поднесенной Иваном, их младшим товарищем, который был очень доволен, очень любезен, и, казалось, чванился своими гостями. А какая же порядочная беседа матросов обходится без водки? Иван на этот раз превзошел себя: Иван сбегал за водкой, Иван достал стаканы, Иван принес связку кренделей, одним словом, Иван был ловкий половой, и на лице его видно было такое радушие и такое доброе расположение духа, так чудно было его перерождение! Вся беседа пристала ко мне, чтобы я выпил рюмку водки, и не было никакого благовидного способа отказаться! Чисто русская черта угощать и подчивать. Не любят у нас есть и пить одни. Кое-как отделавшись и показывая вид, что занимаюсь книгою, я стал слушать их разговоры, сначала отрывчатые, но потом общие и оживленные, с приличными жестами и интонациями. Зашел, наконец, разговор о П.С. Нахимове, и я спросил, не был ли кто из них в Синопском сражении. Я был, ваше благородие, при Павле Степановиче горнистом под Синопом, сказал один из моряков. Жаркое было дело, продолжал он, прихлебнув чаю с водкой, от грома пушек все тряслось и ходенем ходило, пуще чем здесь. И турки стреляли сначала важно; и нас, и самого адмирала так и обсыпало ядрами да гранатами! А Павел Степанович, как на ученьи, строгой такой, все видит, за все взыщет; держи ухо востро! Иной бы и поробел, да куда! не смей. А о выстрелах он и не думает, в самом что ни есть огне были. Ничего не слышно, только гул стоит, почитай ничего и не видно; все трещит и валится, ядра прыгают... Жарко!.. Стреляли, стреляли, все стояли на местах, словно на суше на батарее, с места не сошли. Как там было, какие у них маневры пошли, не могу сказать; а видел, что бомба наша зажгла один турецкий корабль. Горит, как свечка, а люди на нем; беготня, суета, а мы им уж и выстрелов не посылаем, не до того уж им сердечным, помочи ниоткуда нет. Вот как пламя-то видно уж дошло до пороха, как треснет корабль, да и взлетел на воздух, вместе со всеми людьми! Как взглянул я на верх, и вижу: бревна, турки, бочки, пушки, все летит на нас, так и осыпало адмиральский корабль!.. Возни было с этими гостинцами! Замолчали вражьи пушки, замолчали и с берегов; а сначала куда горячо палили. Турки завсегда уж так. И ждет адмирал, когда т.е. они поднимут белый флаг. Нет, как нет! И, право, чудно: палить не палят, и флага не выкидывают. Приказал П.С. выбросить сигнал. Ответа нет. Что за притча!.. Смотрим: все перебито и некому на сигнал отвечать. Господи Боже мой!)) воскликнула хозяйка, так-таки вы всех и перебили!..)). Обе дочери ее смотрели на расказщика, раскрыв глазки и рот, и я любовался этим изящным таблеан де генре. Маша щипала корпию для Ивана, но при конце рассказа сложила безотчетно руки на коленях; Анюта, стоя на полу, почти лежала на груди матери, которая пила чай; мужчины Молча прихлебывали свой пунш и только поддакивали повествователю киванием головы.
Всех не всех)) продолжал он, а поднять сигнала было некому. Разбежалось их много, и из города-то толпы, все толпы бегут; мы в них и не стреляли. Да и любо было возвращаться домой, сюда: народ валит навстречу, кричат ура)), шапки бросают... Пошли поздравления, целовались; нанесли это калачей, яблок, водки. Начальство вышло к нам на встречу; Павлу Степановичу почет, что называется, на руках носили; и наши тут, нечего сказать, пошалили. А уж молодец был покойный адмирал; своего, бывало, не выдаст...)).
Передаю весь этот разговор почти слово в слово; но за истину не ручаюсь.